| В раздел "ПЬЕСЫ" |
|
Рудольф Кац СЦЕНЫ ИЗ ПУШКИНСКОГО ДОМА Действующие лица: МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА, учительница литературы СЦЕНА ПЕРВАЯ
Набережная реки Мойки в Ленинграде. СУЧКОВ: Чего раскричалась? ГАЛЯ: Чего надо, того и раскричалась…Граждане желудочники, берите без опаски, товар свежий, сама принимала, сама из печки вынимала! СУЧКОВ: Заворачивай таратайку и чеши отсюда! ГАЛЯ: Расторгуюсь и заверну. Солидный мужчина, а пристаёте. Приняли с утра, что ли? СУЧКОВ: Я не ясно выразился? ГАЛЯ: Да вы пока и не выражались. А выражаться начнёте, я милицию позову…Пирожки, пирожки, горячие пирожки! СУЧКОВ: Люди сюда не за пирожками, а совсем за другим ходят. Разворачивай. ГАЛЯ: Да что вы в самом-то деле? Я не частница какая-нибудь, я от столовой торгую. СУЧКОВ: Не исчезнешь, я тебя вместе со столовой переверну. ГАЛЯ: Господи, думала, шутит. А он больной. Граждане, помогите, ненормальный мужчина пристал! Улицы ему мало. (Идёт Миша Перевозчиков. На нём серые потёртые брюки, кеды, рюкзак за спиной). МИША: Здравствуйте. Почём?ГАЛЯ: Бери, парнишка, бери. Гривенник – и вся любовь. СУЧКОВ: Здравствуй. Странный человек. ГАЛЯ: Теперь к этому пристаёт МИША: Почему странный? СУЧКОВ: Странный не в смысле с приветом, а в смысле странствующий. Разыскиваешь кого? МИША: Набережную реки Мойки, дом 12. СУЧКОВ: Дом Волконской у Певческого моста? МИША: Чего? ГАЛЯ: Я ж говорю, больной. СУЧКОВ: Не чего, а при жизни Александра Сергеевича так это место называлось. МИША: Мне музей нужен. СУЧКОВ: От ворот до ворот одиннадцать комнат, со службами, конюшней и сухим для вин погребом? МИША: Чего? ГАЛЯ: Нет, ну просто бросается на людей. СУЧКОВ: (Гале) Тебе слово дали?.. Музей у нас в Эрмитаже. Ходи и глазей. А здесь дом, где страдал человек. Где Пушкин Александр Сергеевич умирал. В шесть часов вечера двадцать седьмого января Константин Карлович Данзас сюда его смертельно раненного привёз, а двадцать девятого в два часа сорок пять минут пополудни Василий Андреевич Жуковский часы остановил. Двое неполных суток он здесь муку принимал, а люди до сих пор как в церковь идут, чтобы страданием его душу очистить…Тебя как зовут? МИША: Перевозчиков Миша. Михаил. СУЧКОВ: А меня сучков Родион Ефимович. Идём, Миша. Покажу всё, расскажу, проведу там, где не всякого туриста водят. МИША: Работаете здесь? СУЧКОВ: Двадцать лет. Сантехником. Водопроводчиком по-простому. ГАЛЯ: А распоряжается-то, а гонору-то, Господи…(Пытается уйти). Пирожки горячие!.. СУЧКОВ: Тебя отпустили? (Мише). Не ухмыляйся, я с тобой не хуже экскурсовода поговорю. МИША: Я не ухмыляюсь. Кем работать, не всегда важно. СУЧКОВ: Откуда такой понятливый? МИША: Из Шалакуши. СУЧКОВ: Что за страна такая? МИША: Обыкновенная страна, наша. Архангельской области, посёлок Шалакуша. ГАЛЯ: А я новгородская. Ну, пустите, что ли. Пошутили, и хватит. СУЧКОВ: Стой. (Мише). Путешествуешь? МИША: На Мойку, 12, с поручением. Ночью обратно. СУЧКОВ: Деловой мужик. МИША: У нас других не рожают. СУЧКОВ: Идём, раз не рожают, без очереди проведу. МИША: Без очереди не хочу. СУЧКОВ: Загляни во двор, там народу до завтра хватит. Шестое сегодня, шестое июня, Пушкину день рождения. Не пробьёшься. МИША: Моя забота. СУЧКОВ: Смотри. В конце концов, не за тряпками очередь, в ней многое для себя уразуметь можно. (Гале.) Теперь с тобой. На пушечный выстрел отойди и торгуй вволю, а этих мест пирожками не оскверняй. ГАЛЯ: Псих. С милицией вернусь. (Уходит.) СУЧКОВ: Давай, давай. (Мише.) Я тоже хозяйство своё проверю. Увидимся ещё. (Уходят под арку.) (Появляются Мария Леонидовна и Гурам. Мария Леонидовна маленькая, хрупкая, едва по плечо мужу). ГУРАМ: Ну?МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Что ну? ГУРАМ: Где твои гаврики? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Придут. Не могут же они тютелька в тютельку. Я ведь тоже опоздала. ГУРАМ: Сравнила. Ты кто? Учительница. Классный руководитель. А они кто? Пыль, мелкие сошки, ученички. Ты должна прийти, а они все, как один, хором: здравствуйте, Мария Леонидовна, приветствуем вас, уважаемая. Как ваше драгоценное здоровье? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Не дурачься, Гурам. ГУРАМ: Почему? Мне хорошо. Утро, река, любимая женщина. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Так утро или любимая женщина? ГУРАМ: Конечно ты, Машенька. Утро, оно что? Сейчас оно утро, а потом оно вечер, а ты – это ты. Помнишь, как ты в первый раз вошла в наш цех со своим вечным выводком? И сказала: товарищ рабочий, скажите, пожалуйста, как называется эта деталь? Отвёртка, сказал я. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: К чему это ты? ГУРАМ: А к тому, что я подумал: Гурам, если эта девушка не станет твоей женой, твой любимый дедушка Иосиф будет хохотать на всё Душети. Хорошо сказал? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Очень остроумно. ГУРАМ: Так, да? Кровная обида, да? (Неожиданно целует её.) МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Сумасшедший, они же увидят. ГУРАМ: Кто? Какой дурак пойдёт с тобой в воскресенье в музей?.. Эй, вы, ученички, гуляйте, веселитесь, бейте баклуши – это позволяю вам я, Гурам Палавандишвили! МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Прекрати, наконец. Нельзя же из всего цирк устраивать. Это действительно моя последняя надежда. Или я найду с ними хоть какой-нибудь контакт, пусть малюсенький, жалкий, или я не знаю… ГУРАМ: И чем ты их удивишь? Пушкиным? Пушкин твоя последняя надежда? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Да, Пушкин. Совсем не так мало. Этот дом, новая обстановка, не школьная, и вообще всё вот это не может в них чего-то не повернуть. И я здесь раскованней. ГУРАМ: Наивная женщина. Ты даже не знаешь толком, что «это». Вообще всё вот это. Педагог. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Хочешь поссориться? ГУРАМ: Маша, они ко мне на практику ходят. Я им станок показываю, автомат, он что только не выделывает. А они стоят – хе! – думают, вот если бы он ещё пел или на гитаре играл – другое дело. А ты к ним с Пушкиным. Совсем голову потеряла. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Иди домой, Гурам. У меня и так внутри всё дрожит. Может, они во дворе собрались? (Убежала под арку.) (К Гураму подходит Симеон Кулоре). СИМЕОН: Скажите, река Мойка здесь?ГУРАМ: Здесь, дорогой, здесь. СИМЕОН: Скажите, дом Пушкина там? ГУРАМ: Там, дорогой, там. СИМЕОН: (уходя). Спасибо, дорогой. ГУРАМ: На здоровье, дорогой. (Вернулась Мария Леонидовна). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я очередь заняла, на всякий случай.ГУРАМ: Негр уже пришёл. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Какой негр? ГУРАМ: Обыкновенный. Выспался и пришёл. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Смотри, Гурам, смотри! Бежит! Лида Белобокова! Съел? ГУРАМ: Какое счастье, Лида Белобокова. На обед что приготовить? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Курицу отвари – в холодильнике. И уходи, пожалуйста, а то они соберутся, а ты меня провожаешь, как маленькую. ГУРАМ: Дорастёшь до большой, провожу как большую. (Уходит.) (Вбежала Лида Белобокова). ЛИДА: Здравствуйте, Мария Леонидовна. Простите, пожалуйста. Павлик у нас заболел, мы его в поликлинику носили.МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Что с ним? ЛИДА: Перекормили, наверное. Наших нет? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Лида, вспомни, я достаточно чётко объявила? ЛИДА: Очень чётко, Мария Леонидовна. Но вы же некоторых знаете. Им тысячу раз надо повторить, чтобы усвоили. Многие собирались, я сама слышала. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Правда? ЛИДА: Вы только не расстраивайтесь. Если кто не придёт, значит, или день перепутали, или родители не пустили. Есть же такие: как, мой сыночек в воскресенье вместо свежего воздуха будет пыль на Мойке глотать?.. Даня! Даня Дашкевич! Видите, Дашкевич идёт. (Подходит Даня Дашкевич). ДАНЯ: Я опоздал, извините.МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ничего, ничего. Очередь я заняла. Ты один? ЛИДА: За Марголиным бы зашёл, за Онищенко, в одном же доме. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Без пяти десять. Пойду очередь посмотрю. (Уходит.) ЛИДА: Не мог Онищенко с Марголиным уговорить? ДАНЯ: В кандалах их вести, что ли? ЛИДА: Ну и уйдёт она от нас. Ну и дадут нам Дагмару Филипповну. Ну и будет она на нас рычать, показателей своих добиваться. Жизненным опытом своим давить. Конечно, Мария Леонидовна против неё пушинка, зато она умная, она каждого чувствует. С ней можно быть таким, каким ты родился, ничего из себя не строить. Только открытая она пока вся, беззащитная. Ей бы окрепнуть немного, на ноги стать, да мы на неё ещё молиться будем. ДАНЯ: Что ты меня агитируешь? Другим скажи. Я понимаю. ЛИДА: Кто я такая, чтобы высовываться? Я своё место с первого класса знаю. Ты почему ни разу не выступил? Тебя же заслушаться можно. Почему ты её не защитил? (Появляются Игорь и Вика. Игорь высок, красив, у бедра болтается портативный магнитофон). ИГОРЬ: Салют, Дашкевич! Но пасаран!ДАНЯ: Салют. ВИКА: Здравствуй, Данечка, паинька-мальчик. ДАНЯ: Не остроумно. ИГОРЬ: И это всё? Не густо, камрады. Опять наша умная Маша зря митинговала. Так уж ей хочется нас вокруг себя сплотить – куда кинуться, не знает. ВИКА: Можно подумать, мы музеев никогда не видели. (Подражая экскурсоводу.) Вот это, дети, шляпа великого человека, это – пуговица великого человека, а вот этим подсвечником, дети, он запустил в свою любимую гувернантку, отчего на подсвечнике осталась небольшая вмятина. ИГОРЬ: (Смеётся.) Ничего, да? Даёт Виктория. ВИКА: Чья школа, Игорёк? ЛИДА: Пошлость какая. ИГОРЬ: Кажется, Белобокова что-то промямлила? Ты, Белобокова, правильно здесь стоишь. Мир для тебя до сих пор чистая страница, и пора в твои годы её чем-нибудь заполнить. ДАНЯ: Что же ты пришёл, если у тебя заполнена? ВИКА: Мы по пути, на сознательных посмотреть. ИГОРЬ: К Петропавловке идём, на солнечные ванны. Давай с нами, Дашкевич. Брось ты Машку жалеть. На всех слабаков жалости не хватит. Всё равно ей у нас не удержаться. (Возвращается Мария Леонидовна). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Игорь! Вика! Молодцы, что пришли! Видите, нас уже пятеро…Утро замечательное, правда?..ИГОРЬ: Кворума нет. Может, перенесём? Что за культпоход впятером? И вам воскресенье тратить. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Нет, нет, Игорь, обо мне не беспокойся. Наоборот, я очень рада. Очередь немаленькая, но ведь мы постоим?..Мы в одном из самых петербургских уголков, ребята. Вот дом Пущина, там, чуть дальше, жил барон Корф, товарищ Пушкина по Лицею. Отсюда уходил в Сибирь декабрист Сергей Волконский, из этих ворот. Несмотря на запреты и даже проклятия отца, генерала Раевского, уезжала к мужу его дочь Мария. Та самая, которую Пушкин встретил ещё на Кавказе, был пылко влюблён в неё и которой писал: Я помню море пред грозою. Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к её ногам. Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами… (К ним неслышно подходит Ксения Аркадьевна с букетом роз в руках). КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА:Нет, никогда средь пылких дней Кипящей младости моей Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид, Иль розы пламенных ланит, Иль перси, полные томленьем; Нет, никогда порыв страстей Так не терзал души моей… Пардон муа, ле жён жан. Я позволила себе бесцеремонно нарушить вашу беседу. Са нё ва па ин омм ком иль фо, жё круа. Будьте снисходительны к старухе, которая впервые за последние семьдесят лет услышала на берегах Мойки строки из «Онегина». Когда-то я декламировала его наизусть, но теперь моя никудышная седая голова хранит лишь жалкие обрывки. ИГОРЬ: Вашей памяти можно позавидовать. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Мерси. Даже в моём, мягко говоря, преклонном возрасте приятно слышать комплимент от столь галантного кавалера. ИГОРЬ: Не стоит благодарности, мадам. ВИКА: Бесподобно, Игорь. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Если не ошибаюсь, я среди учащихся колледжа? ИГОРЬ: Йес. Мадам. Вы среди учащихся колледжа номер шестьдесят восемь. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Это мои ученики. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: О. вы такая юная. ИГОРЬ: Мария Леонидовна - наш классный руководитель. Наставник, понимаете? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Весьма рада. Меня зовут Ксения Аркадьевна. Ксения Аркадьевна де ла Фонтен. Пусть вас не смущают аристократические приставки. Они достались мне в наследство от мужа, а ему – от его действительно аристократических предков, к которым ни он, ни тем более я не имели уже никакого отношения. Так что одни приставки, одни приставки. ВИКА: Вы из-за границы? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Второй день, милая. Но я на родине. Я родилась здесь неподалёку, на Миллионной. Сегодня святой день для меня, день рождения Пушкина. Все годы он как никто связывал меня с Россией. Пришла ему поклониться…Не сердитесь на болтливую старуху. Пардон муа, ле жён жан. (Уходит.) МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Видите, как бывает. Где-то прожита жизнь, а поклониться всё равно сюда. ИГОРЬ: Сентиментальная бабулька. Поплачет над ушедшей молодостью, оставит букет любимому поэту и махнёт обратно, в какую-нибудь Австралию. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Зачем так зло? Ты ведь о ней ничего не знаешь. ИГОРЬ: А вы что знаете? Может, у неё вилла на Средиземном море. Жила в своё удовольствие, а приспичило – миллиончик в карман и на родину. Привет, мадам и месье, не соскучились без меня? ЛИДА: Галантный кавалер. ИГОРЬ: В письменном виде, Белобокова, и с круглой печатью. Устных заявлений не принимаю. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Игорь, мне не хотелось бы ссориться… ИГОРЬ: Мне тоже. Разбежались? (Влетел запыхавшийся Кукушкин). КУКУШКИН: Здорово!ИГОРЬ: А вот и Кукушкин, краса и гордость шестьдесят восьмого колледжа. Салют, Кукушкин, кладовая мудрости и знаний. КУКУШКИН: Чего Кукушкин, чего Кукушкин? Вы чего, Мария Леонидовна, в самом деле? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Что произошло? КУКУШКИН: Чего не на ту речку послали? Ишак вам Кукушкин по всему городу бегать? Я ж на Фонтанке был. Где, говорю, тут Пушкин? Какой, говорят, ещё Пушкин? А вот этот вот. (Вихляясь, орёт на мотив популярного шлягера). Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Прекрати, люди смотрят. ИГОРЬ: Пускай, Мария Леонидовна, душа у человека поёт. Жми, Кукушкин! МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Кукушкин, остановись. Я давно заметила, Игорь, что ты любишь ставить его в глупое положение. ИГОРЬ: Я ставлю? КУКУШКИН: Он ставит? А кто меня не на ту речку послал? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я ничего подобного не говорила. Идёмте. КУКУШКИН: Куда? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: В очередь. КУКУШКИН: Ещё чего! Я всю Фонтанку обегал. В кино пойду, отдыхать. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Дай руку. КУКУШКИН: Может, под ручку лучше? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Как тебе удобней. Вот так. И до конца экскурсии не выпущу. КУКУШКИН: Во честь Кукушкину, а? С классными руководительницами под ручку, а? ВИКА: Попался, Кукушечка, повели, как бычка на верёвочке. КУКУШКИН: (потешая публику). Караул, граждане! В музей гонят! Помогите, люди добрые! Кукушкин Гриша, торжествуя, в музей свой направляет путь…(Скрываются под аркой). СЦЕНА ВТОРАЯ Внутренний дворик Пушкинского дома. КУРКОТИНА: Да? ИРИНА: Ты не могла бы убрать клубки? КУРКОТИНА: Помешали? ИРИНА: (на Симеона). Человек стоит. КУРКОТИНА: Все стоят. ИРИНА: Если мы подвинемся, он сядет. КУРКОТИНА: У тебя страсть делать мне замечания, Ирина. КУРКОТИН: Зина, она права. Ты не дома и не в собственной машине. КУРКОТИНА: Кстати, ты выходил, смотрел её? КУРКОТИН: Выходил, смотрел. Утрамбовывайся. КУРКОТИНА: (собирая вязание). Паришься тут, как идиотка… ИРИНА: (Симеону). Садитесь, пожалуйста. СИМЕОН: Вы мне говорите? КУРКОТИН: Вам, вам. Садитесь, в ногах правды нет. СИМЕОН: Я стою, ничего, спасибо. КУРКОТИНА: Садитесь, неизвестно, сколько здесь проторчим. СИМЕОН: (садится рядом с Ириной). Очередь. Много людей. Хорошо. Спасибо… (На скамейке Марии Леонидовны). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: …Собрав детей, Наталья Николаевна уехала отсюда через две недели после похорон и никогда больше сюда не возвращалась.КУКУШКИН: Руку-то отпустите. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: (рассмеялась). Я всё ещё держу тебя, Кукушкин? КУКУШКИН: Пойду я. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Куда? КУКУШКИН: Туда. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Куда туда? КУКУШКИН: что вы, в самом деле? Не понимаете, что ли? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: (смутилась). Конечно, конечно…Только не задерживайся. КУКУШКИН: Ну, вы даёте. Это ещё найти надо. (Уходит на пятачок). ИГОРЬ: Голову печёт. В тень отойти можно? ВИКА: И мне. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Пожалуйста. Игорь и Вика скрываются за деревьями, где их ждёт кукушкин. КУКУШКИН: Здорово я её с этим? ИГОРЬ: Фирма. КУКУШКИН: Мотаем? В «Баррикаде» этот идёт, «Чудище». ВИКА: «Чудовище», с Бельмондо. КУКУШКИН: Перфильев смотрел, говорит, удохнешь ВИКА: За Бельмондо полжизни, Кукушечка. КУКУШКИН: Купюры гоните. ИГОРЬ: (даёт ему деньги). Жми, мы прикроем. (Кукушкин исчезает. Игорь и Вика расположились под деревом. Ксения Аркадьевна и Миша).МИША: Значит, вы не из Франции? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Нет, Мишель. Я подданная великого герцогства Люксембург. Слышали о таком? МИША: Проходили. Не разглядишь на карте. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Не меньше вашей Шалакуши, надеюсь? МИША: В Шалакуше лесокомбинат громадный, и ещё строится. Народу стало – не продохнуть. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Не продохнуть… Шалакуша знала концентрационные лагеря, в которые бросали по первому подозрению? А как мы ответили на их анкету в сорок втором? В графе «национальность» написали не «немец», как бы им хотелось, а «люксембуржец». Гитлер подавился маленьким Люксембургом, а большие страны, которые прекрасно видно на карте, глотал, как миленькие. МИША: Не обижайтесь вы. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Я не обижаюсь. Мой муж умер в концлагере… Мы познакомились в Петербурге. Мне было восемнадцать, ему – двадцать два, и он был блестящим офицером при бельгийском посольстве. После первого тура вальса я безумно в него влюбилась, после второго он сделал мне предложение руки и сердца, а когда подали мороженое, я ответила ему согласием. Мы уехали в Бельгию, а оттуда – в Люксембург, где муж унаследовал неплохие виноградники и дивные плантации роз… Потом я осталась одна. МИША: А дети? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Алёшенька умер младенцем, а больше иметь мы боялись. МИША: сколько же вам, Ксения Аркадьевна? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Годков-то? Восемьдесят семь, детка. МИША: Сколько? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: (смеётся). Вы прелесть, Мишель. Я вас не очень напугала? МИША: Да нет, я не потому удивился. Разве скажешь, что столько? Вон вы какая бодрая. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: А вы – хитрец, знаете женские слабости. Если теперь и в Шаплакуше молодые люди такие дипломаты… МИША: Смеётесь всё… КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Смеюсь. Я всё продала, у меня приличная рента. Наследников нет, беречь некому, вот я и решила посмотреть Родину. (На розы). Память о моих плантациях. МИША: (достал из рюкзака книгу). А у меня – вот. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: «История пугачёвского бунта», прижизненное издание. И вы молчали? МИША: Не моя она. Учитель наш дал, Лосев Пётр Макарыч. У нас и кружок пушкинский в школе, и музей. Он там такие редкости собрал. А эту велел сюда привезти. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Почему же сам не приехал? МИША: Так без ног он, ноги на фронте потерял. Всю жизнь мечтал в Ленинград, да до войны не успел, а после куда уж. Денег на дорогу дал. Ты, говорит, Миша, теперь и забытые под Вязьмой ноги, и мои глаза. Смотри в оба, ничего не упускай. «Пугачёва» просил на пушкинский стол положить. Не сообщать там, от кого лично, просто от сельского учителя. Если разрешат, конечно. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Разрешат. Вам не разрешат, мне разрешат. Я штучка заграничная, со мной не больно поспоришь… (Вновь семья Куркотиных). (Куркотины уходят). СИМЕОН: Вы Ирина? Хорошо. Красиво. Я Симеон. Симеон Кулоре. Ваша мама беспокоится?ИРИНА: У папы отпуск кончается, а у нас ещё Москва запланирована. СИМЕОН: Я Москву видел, хорошо. ИРИНА: А я ни разу. Целую зиму своих пилила, пока с места не сдвинула. СИМЕОН: Пилила? Я по-русски не всё знаю. ИРИНА: Уговаривала. Мы в Тамбове живём. СИМЕОН: Тамбов не видел. Хорошо? ИРИНА: вам, наверное, не понравилось бы. Обыкновенный провинциальный город. Сады стоят зелёные, домов не видно. Идёшь, а под ноги яблоки падают. На нашей улице петухи поют, козы ходят. СИМЕОН: Козы хорошо. У нас в Эфиопии тоже козы. ИРИНА: Вы из Эфиопии? СИМЕОН: Город Асэб. Учусь здесь Горный институт. Хорошо. Ребята хорошие. Профессора хорошие. Россия очень хорошая. Большая, сильная, всем помогает. Мы сейчас много ищем. Нефть ищем, марганец ищем. Страна молодая, искать надо. ИРИНА: А я в медицинском училище, на медсестру, или, лучше сказать, на сестру милосердия… Вы Пушкина любите? СИМЕОН: О, у нас не просто любят Пушкина. В Аддис-Абебе ему стоит памятник. Почему? ИРИНА: Почему? СИМЕОН: Ибрагим Ганнибал был эфиоп, как я. Из очень древнего рода. Ваш царь Пётр крестил Ибрагима, учил Ибрагима, любил Ибрагима. Потом Ибрагим родил сына Осипа, сын Осип родил дочь Надежду, а Надежда родила сына Пушкина. Горжусь очень… (Мария Леонидовна заглянула на пятачок). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Где же Кукушкин?ИГОРЬ: Ищет. ВИКА: Двенадцатый час, Мария Леонидовна, а мы ни с места. Мне к двум велели вернуться. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты же видишь, сколько желающих ВИКА: Выбрали бы другой день. Почему мы должны за весь класс отдуваться? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я пойду в администрацию, узнаю… ВИКА: Скажите, дети голодные и всё такое. Детям не отказывают. (Мария Леонидовна уходит). Ничего не может.ИГОРЬ: (включил магнитофон). Встряхнемся? ВИКА: Закричат же. ИГОРЬ: Кому какое дело. (Повесил магнитофон на сук. Самозабвенно танцуют). Подошла Лида Белобокова. ЛИДА: Вика, Игорь, что вы, нельзя здесь, нехорошо. ВИКА: Гуляй. ЛИДА: Выключите. Или я сама выключу. (Игорь преградил ей дорогу, выключил магнитофон. (Лида убегает. Вернулась Мария Леонидовна). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Наплыв такой, что ни малейшего просвета… Что вы такие хмурые?ВИКА: Есть от чего веселиться? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Изображать вселенскую скорбь тоже не стоит. От государственных дел никого не оторвали. Где же Кукушкин? (Уходит). ВИКА: У кого-то зубки прорезались. ИГОРЬ: Затеяла и сама не рада. (Из-за дерева вышел Даня). ДАНЯ: Вика, мне Игорь нужен, наедине.ВИКА: Что за секреты, Данечка? ИГОРЬ: Просят тебя… (Вика, недовольно фыркнув, уходит). (Скамья Куркотиных). КУРКОТИНА:…И каким таким мёдом вымазан этот дом, что в него попасть невозможно?ИРИНА: Мама… КУРКОТИНА: Да что ты заладила: мама, мама… Только и боишься, чтобы мать что-нибудь неучёное не сказала. Не дурнее других, не бойся. КУРКОТИН: Зина, не привлекай внимания. КУРКОТИНА: Ты ещё. Не умеешь себя поставить – молчи. Стукнул бы кулаком по столу… Если бы местное начальство думало о людях, давно бы порядок был. Скажите на милость, музей. Побольше музеи есть, не чета этому. Ну постоишь полчаса, час, но не целый же день. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Вы правы, милая… (Поднялась и вместе со стулом переместилась к Куркотиным, Миша за ней). Абсолютно правы. Извините, что вмешиваюсь. Мне приходилось бывать в Лувре, в мадридском Прадо, в галерее Питти во Флоренции и ещё кое-где, не буду вас утомлять перечислением… КУРКОТИНА: Мы по заграницам не ездим. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Охотно верю… Уникальные полотна. Ренуар, Ван Дейк, Матисс, и должна вам сказать, очередь движется гораздо быстрее. КУРКОТИНА: Организация нормальная. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Боюсь, вы заблуждаетесь, мадам. Величать вас как? КУРКОТИНА: Куркотина Зинаида Кузьминична. Муж мой, Иван Степанович. Ирина, дочь, везём показать ей столицы. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: очень приятно. Ксения Аркадьевна… То музеи, Зинаида Кузьминична, величественные, неповторимые, а здесь иное. Это дом скорби, Мы заранее знаем, что идём скорбеть, но идём, ибо истинная скорбь возвышает. Мы идём пережить час его смерти, идём мучиться оттого, что ничего уже не изменишь, идём сострадать. И если ваша дочь или (в сторону скамейки Марии Леонидовны) эти молодые люди, с которыми я имела удовольствие познакомиться, ещё не ведавшие горя, впервые переживут его здесь, что может быть прекрасней? Там, на полотнах художников, пусть гениальный, но вымысел, а здесь живая судьба такого близкого нам человека. (Мария Леонидовна, Лида и Вика подошли к скамье Куркотиных). Я вновь разболталась, Мария Леонидовна? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Вы прекрасно сказали. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Заморская старуха устроила вам миниатюрный Гайд-парк? Умолкаю. (К обществу незаметно присоединился Игорь). КУРКОТИН: Вот вы говорите, ничего не изменишь. Теперь, конечно. А ведь мог бы жить и жить.СИМЕОН: Проклятый француз. Подлец. Убийца. КУРКОТИН: Дантес Дантесом, об этом у Лермонтова достаточно ясно сказано. Но согласитесь, что его жена тоже не последняя причина. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Причина дуэли? КУРКОТИН: И, следовательно, смерти. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Натали Гончарова? Не знаю. На протяжении всей жизни я несколько раз меняла к ней отношение. Но только сейчас, мне кажется, я её поняла. КУРКОТИН: Поделитесь, если не трудно. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Я её оправдала. КУРКОТИН: Но он же стрелялся из-за неё? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Я оправдала её для себя, и ни для кого больше. КУРКОТИН: Оригинально. А источники? Многие современники пишут совершенно недвусмысленно. Постоянный флирт, записочки там разные… ВИКА: Она была красивая. КУРКОТИН: Это не оправдание. Она должна была понимать, кто её муж. КУРКОТИНА: Верная жена могла быть и поскромнее. ИРИНА: Она была верная жена, мама. КУРКОТИНА: Опять не так сказала. ЛИДА: Пушкин её любил. КУРКОТИНА: А она Пушкина? ЛИДА: И она его очень любила. КУРКОТИН: Ну да, нашим школьникам это доподлинно известно… (Сучков ведёт Даню Дашкевича. Тот заметно хромает, лицо в ссадинах). СУЧКОВ: Чей парень?МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Даня, боже, что с тобой? СУЧКОВ: Парень чей, спрашиваю? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Мой… Наш… ДАНЯ: Отпустите вы меня. СУЧКОВ: Что же не следите, если ваш? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Где вы его нашли? СУЧКОВ: Где нашёл, там уж нет. В соседнем дворе нашёл. Отделали его хорошо. ДАНЯ: Никто меня не отделывал. КУРКОТИН: Зря ты форс держишь. Опиши, кто. Милицию вызовем или сами найдём. Спрячь гордость в карман-то. ИГОРЬ: Нечего искать. Это я его. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ничего не понимаю. Только что ведь всё нормально было. (Игорю). Я уверена, Даня тебя и пальцем не тронул. ИГОРЬ: Если бы Дашкевичи всякие меня пальцами трогали, я бы себя уважать перестал. КУРКОТИНА: Наглый какой. ИГОРЬ: В ваших комментариях не нуждаюсь, мадам. КУРКОТИН: Слушай, сосунок, я ведь не посмотрю… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Подождите, товарищи, прошу вас. Я их классный руководитель. ИГОРЬ: Вы это серьёзно? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: О чём? ИГОРЬ: О классном руководителе. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Меня пока никто не освобождал. ИГОРЬ: Мы вас освободили. Неужели вы ничего не видите? Вы же неглупая женщина. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Молодой человек, как вы можете? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Нет, нет, пусть продолжает. Мы весь год молчали… Ты очень не любишь меня, Игорь? ИГОРЬ: Нежности какие. Я вас не уважаю. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Почему? ИГОРЬ: А за что, собственно, вас уважать? В человеке я уважаю силу. А вы нас боитесь. Сколько раз я издевался над вами, специально на рожон лез, думал, взорвётесь, а вы? Прыгали вокруг меня, сю-сю-сю. На педсоветах вас несут. Другие отбрешутся, а вас несут. И собрали вы вокруг себя таких же калек, Белобоковых разных. Плачутся они вам в жилетку, а толку? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Собрала потому, что им моя помощь нужнее. ИГОРЬ: Да вам-то, лично вам, чем они помогли?.. Что вы нас сюда притащили? Насобирали пять человек и делаете вид, что всё о'кей… Уходите вы от нас. Дадут вам малявок, которые мало что соображают. Может, что и получится. А у нас – нет. (Влетел Кукушкин). КУКУШКИН: Здрасьте. Разрешите доложить, Мария Леонидовна, рядовой Кукушкин из увольнения прибыл. Искал долго.ИГОРЬ: Билеты взял? КУКУШКИН: (оторопело, на Марию Леонидовну). А-а-а… ИГОРЬ: Тут ясно. Взял билеты? КУКУШКИН: Как договорились. ИГОРЬ: (Вике). Идёшь? КУКУШКИН: А-а-а… ИГОРЬ: Салют! (Игорь, Вика и Кукушкин уходят). КУРКОТИНА: Смотри, Ирина, мотай на ус, как в столицах с учителями обращаются.КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: (Марии Леонидовне). Не принимайте близко к сердцу, милая. Молодость, бескомпромиссность… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Беда в том, дорогая Ксения Аркадьевна, что по существу он прав. КУРКОТИН: Бросьте. Никакой системы доказательств. Одни эмоции. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Никакой системы и не нужно. Он – лидер, голос класса. Неплохо было бы дойти до всего самой. ЛИДА: Мария Леонидовна… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Оставь, Белобокова. Заранее знаю, что ты скажешь. Никогда не лезь с утешениями, опасная привычка. Иди лучше домой. И я пойду. До свидания… (Уходит). СЦЕНА ТРЕТЬЯ Набережная Мойки. Лоточница Галя торгует пирожками. ГАЛЯ: пирожки, пирожки, горячие пирожки! В масле жаренные, хорошо прожаренные, с творогом, с мясом, налетайте, граждане!(Подходит Мария Леонидовна). В транспорте поедете – денежку посеете, после пожалеете, а мне отдадите – червячка заморите! ( Марии Леонидовне). Берёте?МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Заморите. ГАЛЯ: А нескладно будет. Берёте? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Не хочется. Впрочем, дайте. Два. ГАЛЯ: сглазил торговлю, чёрт полосатый. Мужик с утра привязался: катись, мол, отсюда, Пушкину мешаешь. Да Пушкин бы ни слова не сказал. Он сам от таких пострадал, которые ни себе, ни людям. И надо ж, язык какой поганый, как бритвой отбрил. Ни одного гуляющего… Вы чего это? Плакали, что ли? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Почему? ГАЛЯ: Глаза красные. Замужем? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Да. ГАЛЯ: Чувствуется. С ним поцапались? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Прощаюсь с иллюзиями. ГАЛЯ: Это что это? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Иллюзии – это значит мечты. Мечты розовой юности. ГАЛЯ: А что с ними прощаться? Адью, и будь здоров. Может, у тебя юность какая особенная была – ничего, что я на ты? - а у меня, если уж По-цветному, как ты говоришь, она зелёная получится, противная такая, с жёлтым. Я из Новгорода сама. Техникум строительный окончила, на маляра. А дальше? До седых волос кистью махать? Из себя-то я вроде ничего, как считаешь? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Хорошенькая. ГАЛЯ: Красивая, чего там хорошенькая. Ты, между прочим, тоже… Иду я вечером по Невскому, мужички стоят, крепенькие такие, ладные, ключи на пальцах вертят, от собственных тачек, значит. Духами от них несёт, мордочки сытые, иду я и думаю: они будут ключики вертеть, а я известью умываться? Не пойдёт… Хочешь, секрет скажу? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Скажи. ГАЛЯ: Ты кто по специальности? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Учительница. ГАЛЯ: Чувствуется. Смотришь внимательно. Ну и как? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Плохо. ГАЛЯ: Чувствуется. Сволочная работа. Ты ему или там ей всю себя выкладываешь: на, мол, бери, черпай ложкой, а они нос воротят да ещё хамят. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты телепат прямо. ГАЛЯ: Это что это? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Мысли на расстоянии читаешь. ГАЛЯ: А чего читать-то?.. Я знаю. Я ведь душевно тонкая росла. В меня такие, как ты, много хорошего положили, только я это подальше запихнула, чтобы жить не мешало… Так рассказать секрет-то? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Расскажи. ГАЛЯ: Я миллионера ловлю. Да-да, не хмыкай. Знаешь, их сколько развелось! Скрываются только, притворяются, их разгадать надо. Не разгадаю, думаешь? Разгадаю. Будет он у меня как уж на сковородке вертеться, а не вывернется. Вот такой план, подружка. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: А дальше? ГАЛЯ: А что дальше? Дальше миллион подскажет. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ну а любовь? ГАЛЯ: Ух, какая ты. Не можешь по-людски разговаривать… Пирожки, пирожки, горячие пирожки! Гляди, а вот и миллионер мой подруливает. Красавчик! Ей-богу, я уже на полмиллиона согласна… Меня Галей зовут… (Появляется Гурам). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Это не твой миллионер, Галя, это мой миллионер.ГУРАМ: Привет. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Привет. ГАЛЯ: Ух ты… Ну, ты даёшь… Я с ней, как на духу, а она вот она… Есть же люди, казанской сиротой прикинулась… Да ещё грузин, ух ты!.. (В сердцах укатила тележку). (Мария Леонидовна смеётся и тут же без перехода плачет). ГУРАМ: Маша, Машенька…МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Не обращай внимания, нервы. Курицу отварил? ГУРАМ: Кто тебя обидел? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Гурам, они ушли, Игорь, Вика и Кукушкин. Ушли в кино. ГУРАМ: Не слишком долго я его терплю, Игоря твоего? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Как быть, Гурам? По-твоему, надо уходить? ГУРАМ: У нас так рассказывают. Ягнёнок встретил волка. День был солнечный, как сейчас, птички пели, ручей журчал, волк шёл и улыбался. Ягнёнок сказал: «Все говорят, ты страшный, а ты идёшь и улыбаешься». – «Сплетни, - сказал волк, - все говорят, я страшный, а я иду и улыбаюсь». – «Тогда я тебя люблю», - сказал ягнёнок. «Спасибо, - сказал волк и прослезился. – Пожалуй, я тебя съем». – «За что? – закричал ягнёнок. – Я же тебя люблю!» - «Любовь -= это страдание, мой милый, - сказал волк. – Могу ли я допустить, чтобы такой славный, такой кругленький ягнёнок сильно страдал и превратился в тощую, облезлую овцу?». И съел его. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Это ты к чему? ГУРАМ: Всё это видел ворон. Он сказал: «Любовь – это хорошо, но надо ещё иметь и голову на плечах». Идём домой. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Подожди, подожди. Ты никогда ничего подобного не рассказывал. Кто же здесь я? Ягнёнок? ГУРАМ: Я когда-нибудь лез в твои дела? Но я не слепой, Маша. Когда мне на работе деталь дают, все знают, что я её по высшему классу выточу. Руки у меня, разряд, квалификация. А тебя директор в класс посылает – ни в чём не уверен. Сидит в кабинете и думает6 то ли класс сбежит, то ли тебя вперёд ногами вынесут. Квалификации нет. Одна любовь. Ко всем, к правым, к виноватым – любовь, любовь, любовь… Идём. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Что ты такое говоришь? На любви мир стоит, Гурам. ГУРАМ: Что же он у тебя всё время шатается? Почему не умеешь дать каждому, что он ждёт? Зачем Пушкина беспокоишь? Он, между прочим, может встать и сказать: извини, Мария Леонидовна, дорогая, я своё дело сделал, на педагога не меня, а тебя учили, справляйся, будь так любезна, и оставь мой прах в покое. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Что ты мелешь? Какой прах?.. Зачем ты вообще пришёл? Нет, почему ты именно сюда пришёл, где я, где у меня несчастье? ГУРАМ: Гулял. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Рассчитывал, что я за тобой собачкой побегу? ГУРАМ: Маша… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Никаких Маш! Хватит. Иди. Стой. Что ты тут про ягнёнка распространялся? Кто ягнёнок? Я – ягнёнок? ГУРАМ: Никто не ягнёнок. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Не виляй. Значит, если я кого-нибудь люблю, со мной можно… ГУРАМ: Маша, ты перегрелась. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Трудно со мной, да? Могу предложить полегче. Галей зовут. Пока на пирожках, но метит в миллионерши. Кстати, ты ей ещё издали приглянулся. Познакомить? ГУРАМ: Давай. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Вон она, на углу. ГУРАМ: Как, говоришь, зовут? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Галя. Её зовут Галя. ГУРАМ: А тебя Маша. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: А меня Маша. Не перепутай. ГУРАМ: Постараюсь. А она ничего. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: И не смей здесь больше гулять. ГУРАМ: За километр обойду. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Можешь дальше. Иди. ГУРАМ: Пока. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Будь счастлив. (Гурам срывается с места, уходит. Возвращается Галя с тележкой). ГАЛЯ: Муж?МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Теперь не знаю. ГАЛЯ: Ух, какие вы всё-таки! Чуть что – сразу «не знаю». К нежной жизни приучены. Потолкалась бы ты, подружка, с моё, вцепилась бы в своего грузина мёртвой хваткой и до самой смерти не выпустила… Мне раскисать нельзя. Думаешь, не словлю своего голубя? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Словишь. Александр Данилыч тоже с пирожков начинал. ГАЛЯ: Это кто это? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Меньшиков, светлейший князь. ГАЛЯ: Ну да? Не я первая, значит? Слушай, мне до того угла надо. Расскажи про князя, как у него, что, а?.. (Уходят). (Вбегает Игорь, за ним Вика и Кукушкин). КУКУШКИН: Вы куда? Сеанс уже. Сами послали, а сами бегают.ВИКА: Игорёк, милый, ты ей всё сказал. Ты как бог говорил, Игорёк, поверь. ИГОРЬ: Не всё. Одну мысль забыл. Чтоб припечатать. Чтоб раз и навсегда. КУКУШКИН: Билет дай. Ишак вам Кукушкин на всех ишачить? (Навстречу им быстро идёт Гурам. Гурам и Игорь одновременно остановились, (Появилась Лида, остановилась). ВИКА: Что, Белобокова, смотришь? Машенька на разведку послала? Так мы вот они, в целости и сохранности. Можешь доложить.(Лида не ответила, ушла). Чем вот такой быть, удавилась бы, честное слово…СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ Пушкинский дворик. На скамейке Мария Леонидовна, Игорь, Вика,Кукушкин и Даня. Чуть поодаль Ксения Аркадьевна и Миша. На пятачке Ирина и Симеон. СИМЕОН: Ваша мама уехала? ИРИНА: плешь папе проела, повёз её по магазинам. СИМЕОН: Проела плешь? ИРИНА: Уговорила… Вы, наверное, скучаете по дому, Симеон? СИМЕОН: Скучаю. Раньше сильно скучал. Потом в общежитии друзья стали. Четыре человека в комнате живём, всюду вместе ходим. Зимой Колю Ивакина на невесте женили. Невеста в деревне живёт, в деревню ездили. На санках катались, песни пели, на гармошке играли. Три дня женили. Невеста хорошая, кровь с молоком. Коса длинная, как у вас. ИРИНА: У меня коса? Хвостики мышиные. СИМЕОН: Идёмте по речке гулять. Хорошо? ИРИНА: По речке? Хорошо. (Уходят). (Ксения Аркадьевна и Миша). КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА (примеряя широкополую летнюю шляпу). Вы прелесть, Мишель. Где вы приобрели такое чудо?МИША: Рядом тут. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Спасибо, дружок. Теперь мне никакой солнцепёк не страшен. Петербурга, небось, так и не увидите? МИША: Вернуться обещал, Пётр Макарыч ждёт. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Разве он не поймёт, если вы задержитесь? МИША: Понять поймёт, а жить где? Да и денег в обрез, туда и обратно. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Денег у меня достаточно. МИША: Ещё чего. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Так. Оказывать мне услуги он может, а деньги взять считает зазорным. В могилу я их унесу, по-вашему? Или вы соглашаетесь, молодой человек, или я прекращаю с вами всякие отношения. Выбирайте. МИША: Нельзя мне. Телята у меня брошены. Мы с ребятами за ними ходим, подрабатываем. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Отговорки. А с жильём… Гениальная идея, Мишель. Мы едем в Михайловское. Выясняем, как теперь туда добираются, и, если удастся, вечером в дорогу. Домой дадите телеграмму… (Ирина и Симеон ведут Лиду. Она бледна, губы плотно сжаты). СИМЕОН: Где её учительница?ИРИНА: Мария Леонидовна, подойдите, пожалуйста… КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Что-то стряслось, Мишель, видите?.. Вашей девочке плохо, Маша! КУКУШКИН: Откуда-то Белобокову привели! МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: (подбежала к Лиде). Лида, Лидочка, что ты? Слышишь меня? Не молчи, пожалуйста, что с тобой? ИРИНА: У неё шок. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Тебя кто-то напугал, детка? СИМЕОН: Мы с Ириной по речке гуляли. Лида стояла. ИРИНА: У воды, понимаете, на последней ступеньке. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Лида, что с тобой, Лида? ИРИНА: Лицо белое, глаза закрыты, хорошо, Симеон подбежал… КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Девочка, милая, как же? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Не молчи, Лида, это я… это мы.… Скажи что-нибудь, я тебя очень прошу. ИРИНА: У неё шоковое состояние, испуг, ей лечь надо. СИМЕОН: Ирина медик, знает. ИРИНА: всё равно вы сейчас ничего от неё не добьётесь. МИША: Где тут положишь? Если человека этого найти, который здесь водопроводчиком? Наверняка рядом живёт. ДАНЯ: Я найду. (Убежал). ЛИДА: Нет! Нет! Не хочу! Пустите меня! Пустите! Кто вас просил? Кто вас всех звал? Всё равно что-нибудь сделаю. Надоело. Уйдите все! МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Лидочка… ЛИДА: А вы-то, вы… Вы самая злая и есть! Посмотрите, какое у вас лицо. Это я раньше не видела, не замечала, потому, что вы притворялись. Вы хитрая, Мария Леонидовна, очень хитрая. Такая с виду хорошая, а потом взглянете – и такое у вас какое-то всё страшное, как будто насквозь смотрите. Отойдите от меня! (Появляются Сучков и Даня). СУЧКОВ: Давайте её ко мне. В квартире никого нет, полежит, отойдёт.ЛИДА: Не трогайте меня! СКЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Идём, детка, идём. ИРИНА: Аптека далеко? СИМЕОН: За углом, я видел. (Лида, Ксения Аркадьевна, Мария Леонидовна, Сучков, Симеон и Ирина уходят). КУКУШКИН: Во дала Белобокова…ВИКА: Смешно. Как хотите, мальчики, я этого понять не могу. Рекламу себе создаёт, что ли? Если хочешь, чтобы на тебя обратили внимание, не обязательно кидаться в Мойку. Да, Игорёк? ИГОРЬ: Не топился, не знаю. ДАНЯ: Не суди по себе, реклама. ВИКА: Ладно, Дашкевич. На тебя как найдёт. То молчишь неделями, то в адвокаты лезешь. Не от ума молчишь, Данечка. Наплевать тебе на всё, вот молчальника и разыгрываешь. Кукушкин и то честнее тебя. КУКУШКИН: Чего Кукушкин? ВИКА: То, что ты, Гриша, какой есть, такой есть. Мы же тебя в свою компанию приняли? Плохо тебе с нами? КУКУШКИН: Нормально. ВИКА: Люди сходятся по интересам. ИГОРЬ: Кланяйся, Кукушкин. МИША: И по кроссовкам. ВИКА: Кто тебе сказал? МИША: Читал в газетах. ИГОРЬ: Село в курсе, Виктория. ВИКА: Если и по кроссовкам, что страшного? Дело не в них, но если они у тебя есть, это и уровень семьи, и вообще уровень. МИША: А у кого нет? ВИКА: Купи, кто запрещает. МИША: А если такое «село», как я, купит? ВИКА: Тебя мы сразу раскусим. МИША: Рылом не вышел? ВИКА: Культуры маловато. Вот Лидка, например. Мы с ней из разных романов, как говорится. Сколько нас не пересекай, всё равно не пересечёмся. Её одна жизнь ждёт, а меня – другая. МИША: Вся в мехах и культуры навалом? ИГОРЬ: На что ты, собственно, напрашиваешься? МИША: Разговариваю. ИГОРЬ: В музей пришёл? Чеши, очередь прозеваешь. КУКУШКИН: Кончай, Игорь. МИША: Пусть покобенится. Он вашу классную хорошо помоями облил, умеет. ИГОРЬ: И сюда лезешь? МИША: Она тебя так могла понести – костей бы не собрал. Не понесла, гордость твою пожалела. А ты её гордость не пожалел. ИГОРЬ: Ты меня утомил, знаешь. МИША: Разомнёмся давай. Попрыгай перед своей Викторией. КУКУШКИН: Он в секции. МИША: Сказал бы я, кто он, как у нас говорят, да ваши культурные уши не выдержат, перепонки лопнут. (Повернулся, пошёл). ДАНЯ: Ты куда? МИША: В очередь. ДАНЯ: (уходя следом). Я тоже. ИГОРЬ: Сохатый. ВИКА: Пусть живёт. Идём к Ритке, попляшем. ИГОРЬ: Иди. ВИКА: Я с тобой хочу. ИГОРЬ: А я не хочу. ВИКА: Смотри, Игорёк, свистну – любой десятиклассник прибежит. ИГОРЬ: Свисти громче. (Расходятся в разные стороны). (Кукушкин один, идёт Сучков). СУЧКОВ: Как тебя? Кукушкин?КУКУШКИН: Ну? СУЧКОВ: Что вы так девочку замордовали, что она топиться побежала? КУКУШКИН: Я откуда знаю? СУЧКОВ: Сам-то с кем живёшь? КУКУШКИН: С отцом, с матерью. СУЧКОВ: С отцом, с матерью… Может, там у неё не ладится? КУКУШКИН: Не знаю. СУЧКОВ: что ты вообще знаешь? Что вы теперь друг про дружку знаете? Пляшете и то не по-человечески. Соберётесь вроде в кучу, а трясётесь каждый сам по себе. КУКУШКИН: Я-то при чём? СУЧКОВ: Зла на вас нет. Кукушкин? КУКУШКИН: Кукушкин. СУЧКОВ: Свободен. От всего свободен. Шагай. (Уходит). КУКУШКИН: Ну психопаты собрались, ну психопаты… (Уходит). (Возвращается Игорь, садится на скамейку. ИГОРЬ: Давайте бросимся в Мойку, искупим грех. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты не решишься. ИГОРЬ: Комплексом неполноценности не страдаю. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Неужели, когда ты выговаривал ей, ты не увидел в её глазах мольбы? Пощади, пощади… Что ж, на твоём счету ещё одна победа, гордись. Кому радость от твоей силы? (Показалась Лида. Увидев Игоря, остановилась. Игорь поднялся, ушёл). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты встала?ЛИДА: Тошно одной. Вы его не ругайте, он не виноват. Никто не виноват. Просто я недоделанная какая-то. Как отчим говорит, полуфабрикат. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Лида, перестань сейчас же. ЛИДА: Одиноко, Мария Леонидовна. Если бы вы знали, как одиноко. У мамы теперь Павлик. Даже она сердится, что я вечерами дома сижу. Я ухожу, конечно, доказываю, что и я не хуже других, но от этого только тошно. Учителям со мной тоже неинтересно. Они вида не показывают, но им же лучше на Игоря опереться, чем на меня. Мария Леонидовна, а вам? Вам со мной хоть чуточку интересно? Только не воспитывайте сейчас, скажите неправду. Соврёте, я всё равно почувствую. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты не замечала, когда я веду урок, я часто на тебя поглядываю. Я ищу твои глаза. В них, извини за высокопарность, какая-то бездна доверчивости. В жизни есть много людей, которым эта доверчивость и вера будут так необходимы… Нас никто не слышит? Хочешь, я спою тебе? Это такой трогательный петербургский романс… Петербург нас с тобою качал в колыбели в каком-то году, а когда подросли, повстречал на скамеечке в Летнем саду. Плыли лебеди в старом пруду… Дождь не раз в наши окна стучал И не раз нам пророчил беду. Петербург нас тогда выручал той скамеечкой в Летнем саду. Плыли лебеди в старом пруду… Чайка нашего детства кричит, облетая мостов череду, Петербург сторожит по ночам нашу молодость в Летнем саду, лебедей наших в старом пруду… СЦЕНА ПЯТАЯ Пушкинский дворик. СИМЕОН: Хорошо. СУЧКОВ: Вот и я говорю. Двадцать лет здесь. Выгодные предложения были, денежные, работу я свою знаю – не ушёл. Ведь дети мои не где-нибудь, а возле Пушкина растут. Думаете, значения не имеет? Имеет. Около пивного ларька расти или тут, где народ со всей России бывает. Помню, маленькими ещё высунутся в окошко, глазками на людей хлопают, а в головёнках шестерёнки-то вертятся: неспроста, мол, всё неспроста. Витьку моего женщина во дворе остановила, прижала к себе: какой ты, говорит, счастливый, рядом с Пушкиным живёшь, а я этого дня тридцать лет ждала. Из Хабаровска сама… В день его смерти тут каждый год минута молчания. К дому не подойти, на морозе стоят, без шапок… Поэт страдал. Постанывал немножко. Когда ж и боль, и муки отошли, его из ложечки мочёною морошкой, как мальчика, кормила Натали. Ввели детей. Они пред ним стояли Жена ушла. Держаться нету сил. Прислали счёт, за ягоду прислали, что Пушкин перед смертью попросил. Морошка в долг. Прислуга голосила. Как жить? Сто двадцать тысяч задолжал. Пред ним в долгу была сама Россия, а он смертельно раненный лежал… Не очень складно, конечно, но не судите строго, в складе ли дело? Не мог я не написать, не удержал в себе. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Славный вы человек, Родион Ефимыч, и стихи ваши трогательные. (Появляется Кукушкин. За ним идёт старушка, сухонькая, вся какая-то МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Няня Уля? НЯНЯ УЛЯ: Я, Машенька, я. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Можно ли так, нянюшка? Как нашла-то, зачем? Ничего не понимаю. Ну идём, идём. (Остальным). Извините. (Уходят на пятачок). Няня Уля, честное слово, просто не верится. Как ты узнала? Ведь пешком, наверное, шла, ты ездить не любишь. НЯНЯ УЛЯ: Пешком, Машенька. А узнала как? Гурамчик сказал. Он ведь нет-нет да и заскочит, не то, что ты. Придёт после смены: ну как, няня Уля, зарядку сегодня сделала? А как же, говорю, всё утро прыгала. Молодец, говорит, нянюшка, не отстаёшь от века, я тебе скоро гантели принесу. Шутит. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Но сюда-то зачем? Я бы сама приехала. НЯНЯ УЛЯ: Соскучилась, вижу редко. Сконфузила я тебя перед людьми? А ты не конфузься, вали на меня: спятила, мол, старуха, явилась, а кто её звал? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Разве я об этом… НЯНЯ УЛЯ: Папа твой, Леонид Борисыч, тоже очень конфузился. Приду я к нему в институт, завтрак принесу: здравствуй, Лёнечка, а он деликатно так: няня Уля, какой же я Лёнечка, когда я профессор медицины? Это, говорю, ты для них профессор, а для меня Лёнечка, которого я грудью вскормила. Отойди в уголок, покушай и не серди меня. В строгости я его держала, тебя уж так не могу. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ты отсюда домой? НЯНЯ УЛЯ: Домой, Машенька, домой. Что спросить-то хотела… Ребёночка мне скоро родишь? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Опять, няня, ну что ты, в самом деле? Нашла место. Здесь же я всё равно не рожу. НЯНЯ УЛЯ: Здесь, конечно, не надо, а поглядеть всё равно хочется, какой он из себя будет. Я тут ищу по дворам, а парнишка твой приметил, что бабка без толку крутится, подошёл, расспросил, уважительно так. Уважают они тебя. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Уважают. НЯНЯ УЛЯ: Пойду я, поглядела на тебя и пойду. (Сунула ей узелок). Гостинец возьми. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Няня Уля… НЯНЯ УЛЯ: Бери, не перечь. Домашние. Прощай, Машенька. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я бы тебя проводила… НЯНЯ УЛЯ: Прощай. (Обняла её, перекрестила). Заходи. Один ведь ты у меня свет в окошке. Заходи. (Уходит). ИРИНА: Она вам правда няня, Мария Леонидовна? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Няня Уля в молодости была тайно влюблена в моего дедушку, а он был женат на бабушке, и чтобы быть рядом с ним, она поступила к нам на услужение. Так и осталась. Папу вырастила, потом – меня. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Что же вы нас не познакомили, Машенька? Вот бы мы навспоминались. Я обожаю романтические истории. (Появляются Куркотины). КУРКОТИНА: Господи, вы ещё здесь? Мы полгорода объехали, кучу достопримечательностей видели, а они стоят. Куда это годится, Ваня? Может быть, нас вообще не пустят?ДАНЯ: Мы уже близко. КУРКОТИНА: Безобразие, честное слово. Ты хоть перекусила, Ирина? СИМЕОН: Мы пирожками обедали. Много пирожков, вкусно. КУРКОТИНА: Интересно… Доченька, можно тебя? (Уединяются на пятачке). Где вы обедали? ИРИНА: На набережной, а что? КУРКОТИНА: С кем? ИРИНА: С Симеоном, а что? КУРКОТИНА: Кто платил? ИРИНА: За что? КУРКОТИНА: За пирожки, за что? ИРИНА: Он. КУРКОТИНА: Так я и знала. Ты что, совсем дурная? ИРИНА: А что? КУРКОТИНА: Оставь своё дурацкое «а что». Почему все люди как люди, а ты к негру прилепилась – и ни на шаг. Он тебе кто? ИРИНА: Никто. КУРКОТИНА: Он что-нибудь говорил? ИРИНА: Говорил. Про Эфиопию рассказывал, как они там живут. КУРКОТИНА: Звал? ИРИНА: Звал, по набережной гулять. КУРКОТИНА: Да не про то я. Верку Симонову помнишь? Тоже с негром сбежала. Через год вернулась, в чём мать родила. Он её там в карты проиграл и в гарем продал. Мало тебе? ИРИНА: Если ты ещё слово скажешь… КУРКОТИНА: Скажу. Я мать. Они таких вот дурр неопытных и ловят. Чтобы я тебя с ним больше не видела. (Ирина ушла с пятачка, демонстративно села рядом с Симеоном, СКЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Я не утверждала. КУРКОТИН: Подразумевали, а улик более чем достаточно. СКЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Улик? КУРКОТИН: Возможно, слово в данной ситуации несколько резкое, но зато определённое. КУРКОТИНА: Иван Степанович по профессии следователь. КУРКОТИН: При чём здесь, Зина? У нас не следствие, а желание установить истину. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Вы говорите, истину. Наверное, виновата. Виновата в том, что восемнадцати лет стала женой гения. В том, что была ему необходима, что была его женой, и возлюбленной, и олицетворением его дома, где он мог преклонить голову. Виновата, да. В том, что не могла постигнуть его до конца, но кто бросит в неё камень за это? КУРКОТИН: Отдаю должное вашему красноречию, но вы всё-таки романтизируете, а я предложил выяснить… МИША: А выяснять обязательно? КУРКОТИН: То есть как? МИША: Очень просто. Наш Пётр Макарыч говорит, что в жизни вообще не обязательно всё выяснять, что-то надо вот так оставить, как есть, иначе жить скучно будет, когда всё выяснено. КУРКОТИНА: Интересно же. ИГОРЬ: Каждого своё интересует. КУРКОТИН: Ну знаешь, твои художества мы уже видели. Хочешь участвовать, полемизируй доказательно. ИГОРЬ: Я не полемизирую, я думаю. КУРКОТИНА: Про себя думай. ВИКА: Почему вы можете вслух, а он про себя? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Их отношения – тайна, которую они унесли с собой, пусть они тайной и останутся. ИРИНА: Да, тайна любви. КУРКОТИНА: Ты-то что в этом понимаешь? ИРИНА: Я до пяти лет заикалась, правда, папа? КУРКОТИНА: Кого это здесь интересует, Ирина? ИРИНА: Я рассказываю, мама. Врачи ничего сделать не могли. Одна женщина маме посоветовала: вы найдите стихи, пусть она их нараспев читает, только хорошие, чтоб в них музыка была. Мама не знала, где их взять, а у нас календарь висел, она с календаря и взяла. Так целый год каждого, кто к нам приходил, я за руку хватала и не отпускала, пока не дочитывала. Я вас любил: любовь ещё, быть может, В моей душе угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим, Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим. Я, конечно, ничего не понимала, но в этом месте, мама говорит, всегда плакала и говорила: почему «другим», откуда другой взялся? А меня успокаивала: не плачь, не пустят другого, палками прогонят. СИМЕОН: Хорошо успокаивали. Гнать других надо. Палками. КУРКОТИНА: Вы посмотрите, что у входа делается! Закроют музей, помяните моё слово, закроют! КУРКОТИН: Не паникуй, Зина. КУРКОТИНА: Ваня, я чувствовала, я предупреждала, день здесь проваландались и с носом уйдём. ДАНЯ: Надо подойти узнать. КУРКОТИНА: Не узнать, а к начальству. Народ со всего света согнали. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я сейчас выясню. КУРКОТИНА: Не вы, а мы все. Поднимайтесь, товарищи, я этого так не оставлю. Все, кроме Игоря и Ксении Аркадьевны, ушли. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Было бы очень прискорбно. ИГОРЬ: Завтра сходите. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Завтра уже не то. ИГОРЬ: Вам так важно сегодня? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Как вам сказать, молодой человек? Что в жизни важно и что не важно? К сожалению, мы так устроены, так суетны и непостоянны, что без конца всё путаем и перевираем. Вам, например, важно утвердить собственное я. Утвердить любыми путями. Расталкивая даже тех, кто неплохо к вам относится. ИГОРЬ: Откуда такие сведения? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Вижу. ИГОРЬ: По-вашему, не надо себя утверждать? Лучше скромно плестись в хвосте? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: По-моему, гораздо важнее понять и вовремя поддержать другого, даже в ущерб самому себе. Вы поклонник точных наук? ИГОРЬ: Конечно. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: А вот это? Урну с водой уронив, об утёс её дева разбили. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Дева, над вечной струёй, вечно печальна сидит. Пока люди понимают, что электронная машина просто помогает нам по хозяйству, а царскосельская статуя делает нас людьми, можно не беспокоиться за наш мир: в нём всё в порядке. ИГОРЬ: Вам видней. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Поскольку мы случайно оказались с вами наедине, молодой человек, я хочу вас просить. Я отдаю себе отчёт в том, что не имею ни малейшего права читать вам мораль. Я посторонняя старуха, да ещё заморская. Поэтому я только прошу. Не будьте жестоки. Жестокость далеко ведёт. Простите мою навязчивость. КУРКОТИНА: (Ксении Аркадьевне). А вы что сидите? (Возвращаются все, кроме Сучкова). КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Философствуем.КУРКОТИНА: Сходили бы лучше. Может, они старого человека послушают, тем более иностранку. С нами и разговаривать не хотят. КУРКОТИН: Не преувеличивай, Зина. ВИКА: Зря сидели, выходит? Воскресенье прошло, и с приветом? КУРКОТИН: Ваня, пиши жалобу, мы подпишем. ИРИНА: Мама… КУРКОТИНА: Перестань меня одёргивать. Вам с отцом не по музеям ходить, а на печке греться. СУЧКОВ: (подходя). Тихо, товарищи, тихо, не митингуйте. КУРКОТИНА: А вы? Тоже мне сотрудник, договориться не могли. СУЧКОВ: Я договорился. К Нине Ивановне подошёл, к директору, картину обрисовал. Она человек понимающий, вошла в положение. Разрешила в порядке исключения. Только тихо, чтоб дисциплина строжайшая, ладушки?.. СЦЕНА ШЕСТАЯ Кабинет Пушкина.В тревожном свете дежурных лампочек наши герои. В тишине – голос Марии Леонидовны. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: … Мне день и ночь покоя не даёт Мой чёрный человек. За мною всюду как тень он гонится. Вот и теперь Мне кажется, он с нами сам – третий Сидит… Как чувствовал… Два предсказания было ему в жизни. Петербургская немка и грек в Одессе нагадали одно и то же: смерть от белого коня или белокурого человека. Истерзанный сплетнями, долгами, ложью царя, предательством бывших почитателей, шептавших по гостиным, что Пушкин уже не тот, что он выдохся и исписался, он должен был разрубить узел. Карамзиной говорил: мне недовольно того, что мои друзья, как и я, убеждены в чистоте и невиновности моей жены. Мне нужно, чтобы моё имя и честь были неприкосновенны во всех уголках России… … Его ждали к обеду. В седьмом часу к дому подъехали сани. Камердинер выскочил на улицу, взял его на руки, понёс по лестнице. «Тебе легко нести меня?» - спросил Пушкин. Когда проходили переднюю, жена кинулась к нему, но он остановил её, велел сказать, что ранен легко, и в ногу. Его внесли сюда, в кабинет, уложили на этот диван. Он переоделся, привёл себя в порядок. Только тогда послал за Натальей Николаевной. Она вошла, упала перед ним на колени. Он улыбнулся, погладил её руку, сказал: «Не упрекай себя моей смертью, это дело, которое касалось одного меня». Защищал её от будущих судей… … Послали за Жуковским. Добрый гений Василий Андреевич! Сколько раз отводил он от непокорного ученика удары судьбы, заступался перед царём, выговаривал за безрассудство. Не уберёг, не удержал, не разглядел той мрачной бездны, в которой жила последний год пушкинская душа. Ученик лежал перед ним осунувшийся, постаревший. Доктор Арендт накладывал на рану компресс. Надежды не было. Жуковский смотрел в чёрное ночное окно, плакал. С Пушкиным уходила из его жизни, может быть, самая большая его привязанность… … Арендта Пушкин спросил: «Скажите мне моё положение. Говорите всё, меня ничто не напугает. Я должен сделать необходимые распоряжения». Арендт ответил: «Рана ваша очень опасна, к выздоровлению вашему я почти не имею надежды». Пушкин поблагодарил. Лейб-медик Арендт, человек далеко не сентиментальный, видевший смерть в тридцати сражениях, говорил потом, что ничего подобного не встречал, не видел такого мужества, такого терпения при невероятных страданиях. И ещё одну замечательную вещь сказал Арендт: для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, но для жены его это счастье. Видя его отношение к ней, нельзя сомневаться в любви, которую он к ней сохранил… … Наталья Николаевна как призрак металась по дому. Подходила к кабинету, её не пускали. Ходила из комнаты в комнату, повторяя: он будет жив, вот увидите, он будет жив. К вечеру двадцать восьмого ему стало легче. Она сидела с ним долго. Он сказал: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года, потом выходи замуж». Сказал спокойно, смотрел на неё ласково и печально. Всё понимал. Прощался… … В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое остался, наконец, один. Боль отпустила. Один среди книг. Вне этих стен он мог быть всяким, здесь был самим собой. Оплывала свеча, безмолвно стояли книги. Кончалась его последняя ночь… … Он умер так тихо, что стоявшие рядом не заметили смерти… … Я привела вас сюда, ребята, чтобы вы почувствовали и пережили то, что чувствовала и переживала в тот страшный день Россия. Вы как могли сопротивлялись, и мне жаль, что здесь нет всех моих учеников. Но я верю, что вы ничего не забудете. Не забудете, как рождалась русская литература, как она теряла своих гениев. Другими глазами прочтёте вы теперь о том, как в свинцовом гробу привезли из Пятигорска Лермонтова, как стояла над гробом бабушка Елизавета Алексеевна, безутешно повторяя: «Здесь? Мишенька?» Как дрожащими руками бросал в огонь «Мёртвые души» Гоголь. Вы поймёте эти потери. Поймёте, почему первого февраля, в день отпевания Пушкина на Конюшенной, замер весь Петербург. Почему позади дипломатического корпуса стояли студенты, чиновники и прочий незнатный люд. Он был их защитником. Он говорил, когда все молчали. Как часто в тишине общего смирения, надрывая сердце и ускоряя собственную гибель, говорят русские поэты… … Пушкин говорил, что лучший университет – это счастье. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному. Я так хочу, ребята, чтобы вы были счастливы. Ты, Даня, человек славный и добрый, но тебе не хватает твёрдости. Сам ты никогда не покривишь душой, и у тебя есть убеждения, но если их не отстаивать, всё лучшее в тебе может погибнуть. Я знаю, Гриша Кукушкин, как одиноко тебе в семье. Я догадываюсь, что ты пытаешься скрыть под своей вечной клоунадой, и очень хочу помочь тебе, но как? Ты ведь меня и близко не подпускаешь… Мне бывает так трудно, что порой хочется крикнуть: Господи, дай мне силы понять своих учеников! Дай силы вырастить их такими, чтобы мелкие и пошлые люди не увлекли их на ложный путь. Научи, как самой не погрязнуть в повседневных заботах, не стать равнодушной к ним и желчной от неудач. Ведь нет у меня другой жизни и не нужна она мне. Во имя моего и их блага укрепи наш союз, Господи!.. СЦЕНА СЕДЬМАЯ Набережная Мойки. МИША: Автобус на Михайловское в 22.50. В шесть утра там. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Сейчас половина девятого. Заезжаем в гостиницу – на минутку, Мишель, я не копуша – и на вокзал. Заодно решаем проблему вашего жилья. МИША: Не знаю я, честно. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Что вы теперь не знаете? МИША: Как-то ни с того ни с сего… КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Ну да, импровизаций в Шалакуше не терпят. Надо сесть за стол, опорожнить самовар, опросить родственников. Бегом на почту. Я подожду, погуляю. Надеюсь, вы не сбежите? МИША: За кого вы меня принимаете? КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: За хорошего человека, Мишель. Чуточку упрямого, но лично мне очень симпатичного. (Миша убегает. Ксения Аркадьевна уходит по набережной. ИРИНА: Я как будто всё ещё там. Как будто всё на моих глазах, а я ничего не могу сделать. СИМЕОН: Не хочется уходить. Хочется на речку смотреть, разговаривать. Вы сейчас уедете? ИРИНА: Музей закрыт, очереди нет, стоять не за кем. СИМЕОН: Плохо без очереди. Погуляем? ИРИНА: Мои сейчас выйдут. СИМЕОН: Мы недалеко, по берегу. (Уходят. КУРКОТИН: Приревновала? КУРКОТИН: Москва не через дорогу, самому ночь за рулём сидеть. Где Ирина? КУРКОТИН: Гуляют. КУРКОТИНА: Как об стенку горох. Предупреждала же. КУРКОТИН: Не болтай чепухи. КУРКОТИНА: Ты отец, ты и думай. Я своё слово сказала. (Уходят). Медленно идут Игорь и Вика. ВИКА: О чём думаешь? ИГОРЬ: Ни о чём. ВИКА: Пойдём на лавочке посидим, поболтаем. ИГОРЬ: О чём? ВИКА: Откуда я знаю? Что такое любовь, например. Хочешь, я больше ни с кем ходить не буду? Кроме тебя. Мне всё время хочется тебя видеть, даже во сне. Мне иногда хочется, чтобы ты заболел. Нет, не гриппом, не ангиной, а серьёзно. Чтобы у тебя руки отнялись или ноги. Чтобы тебя паралич разбил. ИГОРЬ: Спасибо. ВИКА: Я бы около тебя день и ночь сидела, кормила тебя, поила, ухаживала. Конечно, ты можешь всё это растрепать, раз уж я сама сказала. Я тебя, конечно, возненавижу за это, но всё равно не забуду. ИГОРЬ: Странные вы люди. ВИКА: Женщины вообще странные. (Появляются Мария Леонидовна, Сучков, Лида и Даня). СУЧКОВ: Спите спокойно, Мария Леонидовна, я всё закрыл, проверил… Экскурсанты-то наши, смотри, прохаживаются, да всё парочками, парочками. Белая ночь располагает.(Подходят Ксения Аркадьевна, Миша, Ирина, Симеон, Куркотины). Ну что, товарищи иногородние и иностранцы, по домам пора?КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Кому по домам, а кому и дальше по свету. Мы, например, с Мишей в Михайловское. Поеду поклонюсь родным могилам, да и самой туда собираться пора. СУЧКОВ: Пилигримы. На чём едете? МИША: В 22.50 автобус. КУРКОТИН: Позвольте, почему автобус? У нас, как говорится, личный транспорт. КУРКОТИНА: Окстись, Ваня, нам в Москву, а им куда? КУРКОТИН: И нам туда. В Москву успеем. Как считаешь, Ирина? ИРИНА: папка, ты ещё спрашиваешь?! КУРКОТИНЫ: Прощайтесь, товарищи, и если не возражаете – милости просим. СУЧКОВ: Вот что значит в очереди постоять. Великая сила – очередь. ИРИНА: Мария Леонидовна, спасибо вам. Вы для меня такое сделали… Я такого никогда не знала. Нам литературу по конспекту давали, вот я такая и получилась, по конспекту. Спасибо. КСЕНИЯ АРКАДЬЕВНА: Прощайте, Машенька. Дай вам Бог счастья. Адье, ле жён жан. Не поминайте лихом. КУРКОТИН: Случится быть в Тамбове – заходите. МИША: До свидания всем. КУРКОТИН: Садимся, товарищи. (Куркотины, Ирина, Симеон, Миша, Сучков и Ксения Аркадьевна уходят). ЛИДА: Вы с нами, Мария Леонидовна?МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Идите. Я постою немного. (Ребята уходят, Мария Леонидовна одна. Вернулся Игорь, МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Для тебя это так важно? ИГОРЬ: По-серьёзному мы никогда не говорили. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Тихо как. Тебе часто удаётся постоять вот так у воды? ИГОРЬ: Не считал, не знаю. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Это рыба плещется? ИГОРЬ: Рыбу отсюда давно выгнали. Мазут плещется. А вам очень хочется, чтобы рыба? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Мы разные люди, Игорь. По долгу службы я должна тебя воспитывать, но навряд ли мне это удастся. Ты достаточно сформирован. Мои ценности для тебя ничто. Мы ещё помучаем друг друга, но, видимо, так чужими и расстанемся. Я буду считать тебя своим поражением, а ты меня – неизбежным злом. ИГОРЬ: Нет, но я… МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: А это белая ночь, Игорь. Белая ночь, и не больше. (Показался Гурам). ИГОРЬ: Муж ваш топает. Мы ещё поговорим. (Уходит).МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Ну что? ГУРАМ: А что? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я же просила тебя здесь не прогуливаться. ГУРАМ: Мимо иду. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Гурам! Подожди. Ты меня любишь? ГУРАМ: С тобой не соскучишься. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Отвечай, когда спрашивают. ГУРАМ: Пушкин выручил? МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я жду. ГУРАМ: Да. МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: (обняла его). Прости меня, пожалуйста. Дорогой мой восточный человек. Когда я теряюсь в этом мире и начинаю искать опоры и защиты, я знаю, что нужно просто припасть к тебе и ты спасёшь меня. (Вывернулся из-под арки и решительно направился к ним Кукушкин). Кукушкин, боже, я о нём и забыла. Откуда ты, Кукушкин?КУКУШКИН: От верблюда. И грузина я вашего не боюсь. Всё скажу. ГУРАМ: Полегче. КУКУШКИН: Вас за язык тянули? Что вы там про мою семью разорялись, что мне там плохо? Мне, может, лучше вашего. И в классе у меня всё в норме. Суётесь, куда не просят. Не ваше дело, ясно? (Уходит). МАРИЯ ЛЕОНИДОВНА: Я не то имела в виду, Кукушкин, стой, Кукушкин… (Убегает, Гурам за ней). (Лоточница Галя устало катит свою тележку. ГАЛЯ: Вас не спросилась. СУЧКОВ: Много заработала? ГАЛЯ: Что вы всё вредничаете? Побегали бы с моё да подрали глотку. Будто я из удовольствия. Сама бы сейчас в кино сидела да семечки лузгала, а не с вами собачилась. СУЧКОВ: Примитивная ты натура. ГАЛЯ: Вы больно образованный. Пустите тележку-то. (Уходя). Будь проще, дядя, к тебе народ потянется… (По набережной идёт Кукушкин). СУЧКОВ: Кукушкин, ты?КУКУШКИН: Ну? СУЧКОВ: Что не дома? Разошлись все. КУКУШКИН: А что мне там делать? СУЧКОВ: Такая ситуация? Постоим тогда. КУКУШКИН: Зачем? СУЧКОВ: Поболтаем. Поразмышляем. Каждый о себе. Ты когда-нибудь размышлял о себе, Кукушкин? Кто ты, что ты, зачем на свет родился? КУКУШКИН: Псих я, что ли? СУЧКОВ: Напрасно. Разбередил тебе душу Александр Сергеевич, ты этим и воспользуйся. Спроси себя: Гриша, долго ещё собираешься при ком-то в мальчиках для битья жить или пора на собственную стезю выбираться?.. Слушай-ка: Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень И сон, дневных трудов награда, В то время для меня влачатся в тишине Часы томительного бденья… (Они так и остаются вдвоём у реки. Внизу плещется вода, а над ними К О Н Е Ц |
В раздел "ПЬЕСЫ" |
