«И СЕРДЦЕ НА ЛАДОНИ…»

Анна Дымникова

В ТЮТе было шумно и празднично. В маленьком зале тепло светились софиты. В большую репетиционную спешили педагоги и студийцы, опытные умудрённые тютовцы и малыши-первогодки. Казалось, сам воздух был наполнен атмосферой ожидания праздника, счастья, добра…. Начинался тютовский вечер подарков.

Подарки готовили все: и маленькие, и взрослые. Что-то мастерили, сочиняли, рисовали, клеили. Давняя тютовская традиция. А вот имя того, кому преназначался такой подарок, открывалось в самый последний момент, оно было написано на бумажке, которую вытягивали прямо перед началом вечера. Я не помню уже, кому тогда, в 1970 году, дарила свой подарок, да и что дарила, тоже не помню. Зато всю жизнь храню листочек, на котором изящным почерком начертана сочинённая наскоро, импровизационно «Баллада о театре». Её прочитал на вечере и подарил мне, девочке-студийке, мой любимый тютовский педагог Рудольф Михайлович Кац.

А на улице зима,
Интересная картиночка:
В белом инее дома,
Ну а мы в одних ботиночках.

«Театр, граждане, закрыт» —
Швейцар котом ленивым жмурится,
Закрыт, а очередь стоит,
Длинная, как улица…

Читает Рудольф Михайлович балладу: мне и всем тютовцам. Читает негромко, спокойно. Простые её слова, однако, волнуют необычайно, как будто я уже чувствую, что они определят фактически всю мою будущую жизнь.

Не сказка это, а быль,
Обманывать не буду.
В одном театре случай был,
Рассказывают люди.

Когда погасли фонари,
И зал затих мгновенно,
Пожарный выкрикнул: «Горим!»
И бросился на сцену.

«Погибнем» — ускоряя бег,
Пожарный тихо стонет,
Глядит — на сцене человек,
И сердце на ладони…

Пожарный просит:
«Упаси нас, боже, от расплаты,
Товарищ, сердце погаси,
Ты мне спалишь театр!

Сейчас же прекрати огонь!»
А человек смеётся,
И сердце жжёт его ладонь,
Как всё живое бьётся…

Читает Рудольф Михайлович — про себя, про всех нас, про Матвея Григорьевича Дубровина, создавшего удивительный детский театр…

Горело сердце как свеча,
Сгорают свечи быстро,
А в зале каждый получал
Его живые искры.

Ты скажешь, больно уж чудной
И не типичный случай,
А зритель искры нёс домой,
И становилось лучше.

Поверьте, правду говорят,
В театре каждый вечер
Вот так невидимо горят
Сердец живые свечи.

Так повелось из века в век,
Так повелось искони.
Театр — это человек,
И сердце на ладони…

Читает Рудольф Михайлович — про всех нас, про театр, которому отдал большую часть своей жизни.

И сам ТЮТ невозможно было представить без Каца, без его пьес, без его влияния на нас — его учеников. Рудольф Михайлович в сезон моего тютовского детства был педагогом двух цехов — зрелищного и редакции. Как старшая зрелищного цеха я общалась с ним почти ежедневно. Тогда я ещё не понимала, как нам повезло, как запомнятся на всю жизнь его занятия, рассказы, беседы, как мало потом в жизни будет таких оазисов… И не случайно в самые сложные периоды тютовской жизни я обращалась за советом к Рудольфу Михайловичу. Так было и в год моего ухода из ТЮТа, в год взросления, поиска своего пути в жизни…

Тогда я написала ему письмо, горькое, почти трагическое. Рудольф Михайлович уже ушёл из ТЮТа, работал в клубе «Дерзание» во Дворце, писал пьесы: замечательные, романтические, непохожие на те детские типовые «поделки», которые шли в те годы на сценах страны. Непохожесть, нетипичность вообще была главной отличительной чертой его личности. Рудольф Михайлович откликнулся мгновенно, написал мне длинное, доброе, умное, философское письмо… В нём было всё про меня, да так точно, будто все эти годы он был рядом, знал все мои проблемы, беды, неудачи, везения, знал всё, чем живёт двадцатилетняя девушка. Таким тонким умением проникнуть в душу другого человека, понять его, пожалуй, не обладал никто из моих педагогов.

Вот почему на его похоронах нас было так много — его учеников, и беда наша и тогда, и сегодня непоправима. Сердце его «сгорело на ладони», сгорело слишком рано, оставив нас без друга, наставника, педагога. И всё же счастье, что он был в нашей жизни.

А потому когда зима,
Интересная картиночка:
В белом инее дома,
Ну а мы в одних ботиночках.
«Театр, граждане, закрыт» —
Швейцар котом ленивым жмурится,
Закрыт, а очередь стоит
Длинная, как улица…